Іншыя паўнатэкставыя базы даных краязнаўчага зместу >>> Літаратурная Ляхавіччына >>> Скалабан Віталь
Особая папка Скалабана
Перед нами папка с красноречивым заголовком «Неизвестные страницы истории белорусской государственности. 1917 — 1925 годы. Документы и материалы». Собирал и готовил к печати эти бумаги Виталий Скалабан, многолетний сотрудник и автор «СБ». Но свидетельства прошлого не увидели свет. Когда Виталия Владимировича не стало, дело его продолжить было некому. Папка осталась лежать в столе. А в ней — ответы на многие вопросы истории. Главный из которых — как появилось на карте мира государство Беларусь.
Предлагаем вашему вниманию фрагменты документов из «особой папки» по одной теме: как большевики в 1918 году шли к воплощению идеи создания белорусской республики в составе России.
Чтобы представлять контекст тех событий, напомним, что в 1918 году была провозглашена Белорусская Народная Республика, а в 1919–м — Социалистическая Советская Республика Белоруссия. Среди основателей обеих были делегаты Всебелорусского съезда, созванного в Минске в декабре 1917–го. Именно этот съезд объявил о необходимости создания в составе России отдельной белорусской республики.
«Правительством будет гарантирована возможность самоопределения»
В 1918–м события разворачивались с ошеломительной скоростью и непредсказуемостью. Совет Народных Комиссаров Западной области и фронта, обладавший в то время властью в Белоруссии, 30 января издал декрет, объявлявший новоиспеченные белорусские организации вне закона. Вот как это было по свидетельствам очевидцев: «Производятся массовые обыски. Все это делают для того, чтобы дискредитировать белорусское движение перед съездом Советов Белоруссии, который созывается на 23 февраля. Перед лицом надвигающихся польско–немецких завоевателей добивается все живое…»
День спустя, 31 января, в Москве вышел декрет Совета Народных Комиссаров за подписью В.И.Ленина об образовании Белорусского национального комиссариата — Белнацкома. В Минске отреагировали на это решение мгновенно: «Наконец–то Совет Народных Комиссаров заговорил о Белоруссии, что до сего времени молчали и говорили, что Белоруссии нет».
Белнацком являлся структурным подразделением возглавляемого Сталиным Народного комиссариата по делам национальностей РСФСР. Однако то было в Москве. А в Минск вскоре вошли немцы. Некому было защищать город. Алесь Бурбис, деятель социалистического движения, наблюдал в те дни странную картину: «Белоруссия была лишена возможности иметь на своей территории для охраны своего достояния белорусские полки.
Белорусам запрещали иметь свое войско, старались выводить из Белоруссии в глубь России те части, в которых преобладали белорусы…»
Впрочем, еще у многих в то время была надежда, что как раз Россия защитит Белоруссию от кайзеровских дивизий. 16 февраля общее собрание Белорусской народной громады в Тамбове приняло обращение к Ленину «с призывом всеми возможными способами противостоять ограничениям родины нашей Белоруссии во власть немецких империалистов»: «Выражаем уверенность, что белорусской национальности правительством народных комиссаров будет гарантирована возможность самоопределения в границах Федеративной Российской Республики». Белорусы хотели получить право построить свой национальный дом. Это было естественное желание, особенно для беженцев, которых много было и в Тамбове, и в других городах России. Все они уходили на восток от наступавших немцев еще в начале Первой мировой войны…
«Если за вами идут крестьяне и рабочие»
Сочувствовавшие Советской России деятели национального движения не раз доказывали правительству Ленина необходимость решения белорусского вопроса. В июне 1918 года временно управляющий делами Белнацкома Семенович обратился в Комиссариат по делам национальностей РСФСР с конкретными предложениями: «Трудовое крестьянство и рабочие Белоруссии в этот грозный момент ждут помощи от всей Российской Социалистической Советской Республики.
Одним из средств для достижения этой цели является создание государственно–политического органа, который можно было бы противопоставить реакционной Минской раде. Созыв Всебелорусского съезда Советов является поэтому настоятельно необходимым».
Российские большевики, среди которых тоже не было единого мнения по «белорусскому вопросу», однако, не спешили идти навстречу этим предложениям. Хотя опыт сотрудничества был в 1917 году — во время подготовки к созыву Всебелорусского съезда. Об этом вспоминал представитель петроградских белорусов Евсевий Канчер: «Когда Белорусский областной комитет в декабре 1917 г. по поводу организации краевой власти и Белорусской Народной Советской Республики вел переговоры с Председателем Совета Народных Комиссаров т. Лениным и комиссаром по делам национальностей т. Сталиным, он получил приблизительно такой ответ: «Если за вами идут белорусские крестьяне и рабочие, ибо нам нужна серьезная опора, то Совет Народных Комиссаров ничего другого желать не будет». Добавлю, что Сталин дал БОК письменное заверение о том, что съезд, если он не уклонится от принципов организации советской власти, имеет право безоговорочно объявить себя учредительным, образовать свою республику и даже отделиться от России. Конечно, предполагалось, что белорусская советская власть, как родственная по своим задачам и целям власти советской российской, будет находиться с последней в идейной, хозяйственно–экономической и культурной связи. Белорусская революционная демократия, работающая сейчас по обе стороны немецкой линии, как и прежде, в декабре 1917 г. не имеет побудительных причин устанавливать независимую Белорусскую Республику. Она полагает, что все условия — естественные, исторические, хозяйственные и экономические — диктуют ей быть в теснейшем федеративном союзе с Россией. Она доказала на деле, что белорусский трудовой народ стоит тоже за советскую власть в Белоруссии, но за власть Советов рабочих и крестьян белорусов с пропорциональным представительством других национальностей. Следовательно, нет причин ставить препятствия белорусам в устройстве II Всебелорусского съезда трудящихся для организации в крае прочной компетентной власти и всех социальных реформ местного уклада и быта».
Второй Всебелорусский съезд не состоялся.
Единственной организацией в России, которая занималась решением насущных проблем белорусов, на протяжении всего 1918 года оставался Белорусский национальный комиссариат.
9 апреля 1918 года глава Белнацкома Александр Червяков получил сообщение о происходящем в Петрограде: «Наплыв беженцев в комиссариат огромный, нарасхват разбирают брошюры, книжки и карты белорусские. Со всех провинциальных городов приезжают белорусы, даже с Польской комиссии переходят белорусы к нам. Нужно издать брошюру в виде 12 заповедей, что делать беженцу при возвращении на родину». 10 апреля Червякову писал еще один корреспондент: «Но сколько же тут белорусов, так я никогда бы не поверил бы, если бы это кто–нибудь сказал. За эти дни перебыло в комиссариате добрых 10.000 человек за всевозможными справками и за 3 дня зарегистрировалось более 1.500 семейств. Ежедневно получаются письма изо всех губерний России.
Наш долг обязывает сделать посильное для белорусского рабочего и крестьянина все то, что мы можем».
«Им надо дать понять, кто у них враг и кто их друг»
Активисты Белнацкома рассчитывали, что будущее Белоруссии после изгнания немцев окажется в их руках. Поэтому хотели избавиться в том числе от политических конкурентов, провозгласивших БНР. Сотрудник комиссариата Лагун предлагал усилить агитацию среди соотечественников в России: «Им надо дать понять, кто у них враг и кто их друг, им надо помочь избавиться не только от буржуа, но и от лжесоциалистов и политических авантюристов, строящих себе карьеру. Им надо дать понять, что таких друзей, как Воронки, Грибы, Ярошевичи, Середы и Пятницы, надо уничтожать». Середа — один из членов правительства БНР. Пятница — придуманная фамилия, насмешка над реальным деятелем.
Идеологические трения между разными национальными организациями лишь отодвигали цель — создание своей республики не в мечтах, не на бумаге, а в жизни.
Внутрибелорусские дискуссии подогревали хлесткие речи публицистов. В «Петроградской правде» 10 мая 1918 года некий М.Прокопцов опубликовал репортаж из цирка «Модерн», где «на собрании белорусов наблюдал, как досужие люди делали потуги привить бедному, истощенному от голода, исстрадавшемуся по родным хатам и по близким людям народу идею национализма»: «Эти сознательные и бессознательные агенты капитала направляют свои действия на беженцев белорусов и, затянув свою обычную песню о гражданском мире и национальном единении, призывают к сплочению, организации и созданию независимого Белорусского государства.
И какую бы колоссальную услугу оказали белорусы мировому империализму, если бы они основали в промежутке между юнкерской Германией и социалистической Россией самостоятельное буржуазное государство, независимо от того, какой бы республикой оно ни называлось!
Россия — очаг мировой социальной революции — отодвинулась бы на целых два, если не более, государства от Германии, и тогда немецкому юнкерству нечего было бы бояться, что с соседней стороны пожар революции перебросится на его собственную территорию. Все это послужит на пользу Германии и отдалит наступление там революции».
Деятели национального движения большевистской ориентации не сдавались в попытках переубедить правительство Ленина в обратном.
Впрочем, и в Минске, где в условиях немецкой оккупации создавалась БНР, тоже были противники существования белорусского государства. Характерен очерк Ю.Волина в газете «Минский голос» от 20 октября 1918 года: «Раз навсегда должны понять те, кто искренно стремится к «Белорусской республике», что белорусские спектакли могут ставиться в любом сарае и для их постановки совсем не нужно никакой политической автономии. А белорусская государственность может создаваться без белорусских водевилей и концертов.
И даже сам белорусский язык, эта пресловутая «мова», с которой носятся как с писаной торбой русские интеллигенты, только что познавшие ее, — даже она не только не помогает, но мешает строительству государственности».
«Белоруссия должна называться Белоруссией»
Почему у белорусской республики — народной ли, советской ли — находилось так много противников? До 1917 года в пределах «единой и неделимой» Российской империи ни один народ не мог даже мечтать о самостоятельности. К таким мыслям не приучали ни в школе, ни со страниц газет. Да и большинство людей были неграмотны, чтобы дойти до понятий о независимости. К чему это приводило в решающем 1918 году, видно из следующего эпизода. С помощью немцев к Украинской Народной Республике были присоединены земли от Бреста до Гомеля. Когда Красная Армия пошла в наступление на Петлюру, то возник спор за белорусские территории между российскими и украинскими большевиками. Белорусы оказались не у дел. Вот как описывал эти события Сталин 23 декабря 1918 года: «Получили сообщение на предмет втягивания украинского советского правительства в дело освобождения Гомеля, Мозыря, Лунинца и так дальше. Мы считаем, что означенные пункты составляют часть России, войсками которой они и будут освобождаться.
ЦК партии предлагает предоставить русским войскам самим договориться с агентами Петлюры, который, не довольствуясь Украиной, лезет в Белоруссию».
Пока существовала УНР, ее руководители использовали «братскую» БНР как разменную монету в торге с Россией. Предоставим слово жившему в Киеве Евгению Хлебцевичу, опубликовавшему в коммунистическом журнале «Чырвоны шлях» корреспонденцию «Аннексия Белоруссии с публичного торга»: «Украинская мирная делегация, не укрепив еще своей «державы» международным признанием, спешит поскорее «аннексировать» белорусские уезды.
Председатель русской делегации определенно заявляет:
— С самого начала наших переговоров лейтмотивом всех заявлений со стороны украинской делегации был следующий: «Спешите признать наши территориальные претензии на севере, а то мы признаем независимость Белоруссии». В этих словах и заключается вся двусмысленность украинских самостийников, поддерживающих, с одной стороны, «независимость» Белоруссии, — конечно, в своих целях, а с другой стороны — торгующихся с большевиками: «Спешите признать за нами белорусские уезды, а то мы… признаем независимость Белоруссии».
Отсюда следует, что, играя на «самостийной» независимости Белоруссии и пугая этим большевиков, украинская делегация считает эту «независимость» орудием обмена, совсем как в торговле… Ибо обратный и вполне логический смысл этой торговой сделки таков:
— Дадите нам белорусские уезды — не признаем независимой Белоруссии. Вам же, большевикам, и России будет выгоднее…
— Не дадите — мы признаем «незалежность» Белоруссии и отделим ее от России… Вам же хуже будет… Прогорите… Спешите поэтому аннексировать для нас, а мы… не признаем отделение Белоруссии от России».
Белоруссия в 1918 году не являлась субъектом «реалполитик», а лишь объектом. Однако к концу года ситуация стала не такой однозначной. 21 декабря в Москве собрались представители «первой конференции белорусских секций Российской коммунистической партии (большевиков)». Собрание проходило в помещении Белнацкома, который некоторые делегаты рассматривали как «государственный представительный орган Белоруссии». Дмитрий Жилунович на том заседании сформулировал задачу на ближайшее время: «чтобы Белоруссия была присоединена к Советской России на федеративных началах, наравне с другими народностями. Белоруссия должна называться не Западной областью или коммуной, как окрестил ее еще Муравьев, а Белоруссией».
Так в Москве среди большевиков постепенно вызревало мнение о необходимости поддержать идею создания Социалистической Советской Республики Белоруссии. Как это было, подробно освещалось в нашей статье «День рождения республики» в «СБ» от 31 декабря 2013 года. Добавим лишь один штрих, найденный в «особой папке» Скалабана. В ней сохранилось письмо историка Николая Улащика, который жил тогда в Москве, своему минскому коллеге Вадиму Круталевичу, занимавшемуся вопросом возникновения БССР. Вот что Улащик вспоминал в октябре 1968 года о событиях 1919–го: «Калi ўсё гэта адбывалася, я быў занадта малы, каб уразумець падзеi, але абвяшчэнне рэспублiкi асаблiва вялiкага ўражання на жыхароў Мiнска не зрабiла». Понадобились десятилетия, чтобы Беларусь состоялась как республика, и почти век, чтобы идея своего государства наконец реализовалась.
Виктор КОРБУТ, «СБ», Вячеслав СЕЛЕМЕНЕВ, главный архивист НАРБ.
В статье использованы документы, хранящиеся в Государственном архиве Российской Федерации, Российском государственном архиве литературы и искусства, Национальном архиве Республики Беларусь. Цитаты выделены курсивом, сохранены особенности оригиналов.
Корбут, В. Особая папка Скалабана / Виктор Корбут // Советская Белоруссия. – 2014. – № 20. – 1 февраля. – С. 10.
Бомбы для коллекционера
И снова мы в фонде № 500, где хранятся документы личного архива Виталия Скалабана, исследователя белорусской истории. Перебираю странички, на которых дневниковые записи… Иногда попадается нечто очень трогательное, например, из времен, когда Виталий Владимирович отдыхал в санатории:
«6.03.04. Суббота. Нешта трывожна. Але нарэшце ўбачыў дзятла. Чуў кожны дзень, шукаў — i не мог знайсцi. Дзяцел маленькi, а стукаў — дробi на ўвесь лес, думаў, што птушка большая».
А теперь представьте подоплеку: не просто услышать птицу и удивиться, но постараться найти! Упрямо искать, бродить по лесу, чтобы совершить открытие для себя: так вот ты какой, дятел санаторный!
Так же Скалабан поступал со всеми фактами, попадавшимися ему на протяжении жизни… Докопаться до сути, найти источник! Листаю страницы дневника, который велся в ежедневнике с коричневой дерматиновой обложкой (на ней вытеснено «Торгово—промышленная палата СССР»).
Взгляд цепляется за вот такую запись…
1986 год. Скалабан работает в архивах Ленинграда. Смартфонов нет, сканеров нет, и он переписывает в ежедневник любопытнейший документ из архива некоего П.А.Картавова:
«Открытое письмо С.—Петербург в редакцию газеты «Бомбы».
Екатерининская 3
10.2.1906 г.
Многоуважаемый господин редактор! Коллекционируя пробные номера газет и журналов с целью библиографии славянской прессы, прошу Вас не отказать прислать мне номер издаваемой Вами «Бомбы», за что буду премного благодарен.
С истинным почтением Т.Бохвиц.
Адрес: почт. станция Ляховичи Минской губ, им. Флорияново, Т.О.Бохвицу».
Неудивительно, что письмо заинтересовало Виталия Владимировича: он сам родом из Ляховичей, всегда занимался историей родных мест. Это наследственное. Его отец Владимир Скалабан был известным краеведом. В школе, где работал директором, создал прекрасный музей истории Ляховичей. Сын продолжил его дело, поступив на истфак в Ленинграде.
Вот запись в еженедельнике от 7 июля 1986 г.:
«Учора запiс на тэлебачаннi. Перадача пойдзе каля 16.07.86. Еду ў Ляхавiчы (з 1.07.86 у рэд. Усеагульнай гiст. раблю Ляхавiчы — «Памяць»).
Поясним. Виталий Владимирович тогда был сотрудником издательства «Белорусская Энциклопедия им. П.Бровки». Он — один из основателей историко—документальной серии «Память» и стал редактором—составителем тома о Ляховичском районе. В фонде хранится много документов, собранных им для этой книги.
Вот на страницах того же дневника запись о письме поэта Миколы Купреева, который выступал в Ляховичской школе. О мемуаристе Федоре Евлашевском. О привилее Жигимонта Августа Я.Ходкевичу об обмене имения Ляховичи на Свислочь. А вот документ из «Ф. 1407, оп. 110, д. 4308»: дело о разгроме крестьянами м. Ляховичи казенной винной лавки в 1907 г.
В записи от 14.12.1986 г. мы вновь встречаем фамилию Бохвиц: Виталий Скалабан знакомится с «Приложением к трудам редакционной комиссии о составлении положения о крестьянах, выходящих из крестьянской зависимости», и в «Извлечении из описаний помещицких имений в 100 душ и свыше. Минская губерния, Спб, 1860» за № 19 и значится Бохвиц.
Кто же этот персонаж, имевший прямое отношение к Ляховичам?
Прежде всего обнаруживаем сведения о Флориане Бохвице, философе и просветителе. Он женился на Павлине Маевской, племяннице матери Адама Мицкевича, и выкупил имение Вошкавцы у помещиков Чарноцких. Позже в его честь имение переименуют во Флерьяново (Флорианово).
Философ в духе времени мечтал о реформации педагогики, которая воспитывала бы людей прогрессивных и полезных обществу: «…Шкада смешнай матчынай клапатлiвасцi i пакут дзяцей, аддадзеных у ахвяру ванiтоўнаму патрабаванню педантычнага захоўвання правiл французскага вымаўлення, каб па гаворцы нельга было распазнаць у сыне лiцвiна цi паляка…»
Но в «Извлечении из описаний помещицких имений» фигурирует уже сын философа Ян Оттон. Тоже примечательный человек. Выступал за отмену крепостного права, написал исследования «Некоторые огороднические наблюдения», «Как закладывать и досматривать сады». А еще в качестве гусара участвовал в Крымской войне, а затем пошел в инсургенты. За участие в восстании Кастуся Калиновского был заключен в Динабургскую крепость.
И при Флориане, и при Оттоне в усадьбе собиралась поэтическо—философская богема. Внук философа Тадеуш Бохвиц традицию продолжил. При нем имение вошло в историю тем, что здесь гостила Элиза Ожешко, преданным поклонником которой был Бохвиц. Писательница была уже в возрасте, врачи запрещали ей много ходить, и Тадеуш запрягал в тележку старого коня Белоножку и сам возил знаменитую гостью по своему парку.
Он так благоговел перед талантом Ожешко, что запретил молодым писателям, которые гостили вместе с ней в усадьбе, превращенной в своеобразный пансионат — дом творчества, что-то сочинять. По мнению Тадеуша, было кощунством делать это параллельно с великой Элизой.
Ожешко, узнав о запрете, тут же его отменила.
Она даже подумывала совсем переселиться в гостеприимное Флерьяново. И жена Тадеуша Бронислава была не против, считая, что присутствие кумира благотворно действует на мужа, заставляя его быть спокойнее и лучше обходиться с семейными (наводит на мысль, что в обычной жизни он был довольно нервным субъектом). Тадеуш и Элиза, на двадцать лет его старше, ежедневно обменивались письмами, причем утром и вечером, в алых и голубых конвертах. Переписку начали, еще находясь в одной усадьбе. Причем Элиза иногда весьма экзальтирована («Справа ў тым, што мы крэўна звязаны палаючым i святым вузлом пакут i, ведаючы пра гэта, ужо нiколi чужымi не павiнны застацца»), за что сама же просит прощения. Наверняка Тадеушу приходилось прилагать все усилия, чтобы отвечать на достаточно высоком литературном уровне, вот только его письма не сохранились. Зато письма от Ожешко были опубликованы как образчик эпистолярного стиля. Известно, что их украшали засушенные лепестки роз, привезенных писательницей в Гродно из Флерьяново.
Правда, с переселением ничего не вышло. Но Элиза Ожешко писала: «Я прагну яшчэ раз у жыццi правесцi лета на шчырай, сапраўднай лiтоўскай вёсцы, карыстаючыся гасцiннасцю панства Бохвiцаў, якiя тут уладкавалi выгодны i ладны пансiянат дзеля людзей такiх як я, у вясковым значэннi, бяздомных».
В статье о Тадеуше Бохвице есть упоминание о большой коллекции периодических изданий, которую он собрал в своем имении и завещал библиотеке в Несвиже.
Выходит, Тадеуш действительно охотился за новыми периодическими изданиями. Но что же это за «Бомбы»?
Это так называемый всероссийский еженедельный боевой журнал — после событий 1905 года и воцарения относительной свободы в Российской империи возник настоящий бум на сатирические издания. «Бомбы» издавались в Санкт—Петербурге Петром Картавовым, именно в его фонде и работал Виталий Скалабан. Думается, Картавов не мог не отозваться на просьбу собрата—коллекционера — сам был известным библиофилом. А еще членом московского Общества русских драматических писателей и оперных композиторов, переводил либретто опер под псевдонимом Пётр Обнорский. Сатирический журнал «Бомбы» он начал выпускать в 1906 году совместно с Н.Пушкарёвым, писал туда и сам под псевдонимами Молодые новобранцы и Ненекрасов. Увы, свобода слова была действительно относительной. И после двух номеров журнал закрыли. Так что и по сегодня «Бомбы» считаются раритетом. Но когда во Флерьяново гостила Ожешко, в коллекции хозяина это издание должно было уже наличествовать. Интересно, показывался ли этот журнал гостье?
Усадьба Бохвицев во Флерьяново, оно же — Вошкавцы, а ныне — Урожайная, находится в плачевном состоянии. Мало кто знает, что здесь творили философы и знаменитые писатели…
Зато сохранился дуб, который посадила Элиза Ожешко. А возле дуба — памятная доска, установленная благодаря и Виталию Скалабану.
Перелистываю страницы дальше… Сколько зацепок, сколько планов у молодого историка! А вот запись, которая как нельзя лучше характеризует его:
«14.00. Ура! Нясуць справы!»
Так и представляю: архив, исследователь в нетерпении и предвкушении… И вот — нашлись заказанные документы!
Ознакомимся с какими—то из них в следующий раз.
Рублевская, Л. Бомбы для коллекционера: [из архива Виталия Скалабана] / Людмила Рублевская // Советская Белоруссия. – 2017. – № 192. – 5 октября. – С. 11.
Певица и денщик
В этом году архивисту и историку Виталию Скалабану, давнему автору «СБ», исполнилось бы 70 лет. К сожалению, смерть прервала его интереснейшие исторические расследования. Над некоторыми материалами мы работали совместно, поэтому знаю, сколько у Виталия Владимировича было еще планов, сюжетов. Впрочем, остался его личный архив, переданный родственниками в Белорусский государственный архив литературы и искусства. Там — обилие документов… Давайте же вместе переберем недосказанные истории фонда № 500.
Фонд номер пятьсот, опись номер один. Стопка документов, посвященных писателю Ивану Баранкевичу. О нем Виталий Скалабан написал несколько статей. Интерес понятен: белорус Баранкевич — автор первой монографии о Ленине, изданной еще в 1919 году, а Виталий Владимирович занимался историей белорусской государственности и особенно начала ХХ века.
Крамольный Ленин
И вот письмо от 17.12.1980 г. директору Центрального государственного архива Октябрьской революции и социалистического строительства Ленинграда товарищу Малышевой:
«Главная редакция Белорусской Советской Энциклопедии планирует поместить статью об авторе одной из первых биографий В.И.Ленина белорусском писателе Иване Михайловиче Баранкевиче. В 1918–19 гг. он работал в Белорусском отделе Комиссариата по делам национальностей СКСО, в 1920 году жил в Ленинграде по ул. Пушкинской, дом 19, кв. 7, в 1929 году — по Солдатскому переулку, дом 4, кв. 5. И.М.Баранкевич был женат на Баранкевич Эльфриде Иосифовне.
Убедительно просим сообщить имеющиеся в архиве сведения о И.М.Баранкевиче и его родственниках.
Зам. главного редактора БелСЭ
И.П.Ховратович».
Внизу — мелкими буквами: «Исп. Скалабан В.В.»
А вот — голубая школьная тетрадка с надписью знакомым скалабановским почерком: «Баранкевич И.М. Ленинград, август 1982 г.»
И — исписанные карточки и блокноты, бесконечные запросы в архивы по всему Советскому Союзу… Чаще всего — «документов не обнаружено».
Почему автор монографии о вожде мирового пролетариата оказался в забвении?
Ответ — в самой монографии «Н.Ленин» (именно таков был подпольный псевдоним Владимира Ульянова). Автор, «Белорусс», он же Иван Баранкевич, начинал так: «…объективный ход и развитие исторического процесса совершаются не по воле отдельных, хотя бы самых выдающихся, самых гениальных, личностей…».
Представьте, как это возмущало Сталина… Впрочем, Виталий Владимирович все это подробно проанализировал. Как и то, что Баранкевич печатал рассказы в журнале «Резец», перевел на русский язык «На прасторах жыцця» Якуба Коласа. Материалов столько, что можем извлечь из них еще одну сюжетную линию. Рассказывать ее будем с помощью писем детей Ивана Баранкевича — Натальи, Сильвы и Аполлона, которых Виталий Владимирович отыскал.
Тринадцатый ребенок
Село Тростивец Быховского района. Многодетная крестьянская семья. Тринадцатый ребенок, которого назвали Иваном.
Впрочем, говорить, что именно этот, тринадцатый, удался каким–то исключительным, не приходится — все были талантливы, например, брат Ивана, известный эсер Иосиф Баранкевич. Как пишет дочь Ивана Баранкевича Сильва об отце, «Мать его незаконнорожденная дочь какого–то графа, отец зажиточный крестьянин с идеями (осушить болота Белоруссии)».
Иван Баранкевич вступает в РСДРП, затем присоединяется к эсерам. Тогда пришлось изведать первые аресты, ссылки, обыски. Затем попадает на Первую мировую войну.
1914 год. Буковина, в то время часть Австрии. Богатая усадьба немецких аристократов. На всю округу славится юная красавица Эльфрида, оперная певица и музыкант. Мать, сама прекрасный музыкант, готовит дочь к серьезной концертной деятельности.
Девушку ждут «Ла Скала» и Венская опера! Эльфрида Баранкевич в молодости. Конечно, война — помеха. Но это же временно. В усадьбе принимают русских офицеров, посланных на фронт. Все наперебой ухаживают за Эльфридой… А у одного из офицеров есть денщик.
Как вы думаете, кого выбрала красавица?
Она убежала из родительского дома с денщиком!
Его звали Иван Баранкевич, родом с Быховщины.
Дадим слово Наталье Баранкевич:
«Отец был женат дважды. Первая жена ушла от него, когда его сослали в Иркутск. У тетки отца она оставила маленькую дочь Нону. В Первую мировую войну в Буковине (тогда это была австрийская территория) отец познакомился с 18–летней девушкой, моей мамой. Она была из очень богатой семьи, великолепный музыкант и оперная певица. Получила высшее образование в Вене по классу вокала и фортепиано. С 13 лет давала концерты во многих странах под руководством своей матушки. Мать не могла простить ей побег с отцом в Россию, даже в церкви заказала заупокойную, как по умершей…»
С фронта молодые приехали домой, чтобы забрать старшую дочь Нону. Вот какова была реакция родителей Ивана:
«Дед, увидев маму, сказал: «Боже, где ты взял эту заграничную ворону!», а бабушка отреагировала по–своему: «Дитя, зачем ты приехала в этот кошмар?»
Шла революция, везде было неспокойно. Моя мама ничего не понимала и только улыбалась. Очень быстро она научилась говорить по–русски, так как тогда уже говорила на 5 языках: немецком, польском, румынском, итальянском, древнееврейском. От нашего отца у мамы было 5 детей».
Богемная семья
Дальнейшую историю семейства приоткрывает архивная справка ЦГАОР Ленинграда от 07.01.81: сотрудником Белорусского национального отдела по делам национальностей Союза коммун Северной области за август 1918 — март 1919 значится Баранкевич Иван Михайлович, агитатор, а специалистом культурно–просветительского подотдела — Баранкевич Эльфрида Иосифовна. В 1928–м Баранкевич в графе «место работы» напишет — «служа в библиотеке им. Белинского, имел случайный литературный заработок, в настоящее время безработный», а Эльфрида назовется домохозяйкой…
Из письма Натальи Ивановны: «Папа обладал феноменальной памятью. Он прочитывал статью в газете, отвернувшись, повторял слово в слово запятые и переносы, как будто снова читал. Был великолепный рассказчик и лектор. В Ленинграде читал лекции для молодых писателей по зарубежной литературе… Дома на середине комнаты стоял огромный рояль, кабинет отца состоял из одних книг и письменного стола».
Иван и Эльфрида выступали и вместе: он читал лекции, она играла на рояле.
Еще дети вспоминают, как иногда отец отправлялся купить хлеб, а заходил в букинистический магазин.
«Возвращался радостный. «Донечка (так он звал маму), смотри, какие я купил книги». Та смотрела и грустно спрашивала: «А где хлеб?» Наступала пауза, он конфузился и бежал за хлебом».
Эльфрида Баранкевич отличалась чрезвычайной добротой. У них в доме постоянно кто–то столовался, ночевал. Приходили местные цыгане, и она их кормила. А чтение — это «семейная болезнь».
Старшая дочь, Сильва, отца идеализирует меньше: «Он был со странностями, тяжелый человек и больной. Первый раз — в Ленинграде он вел дискуссию с каким–то высокопоставленным церковным лицом (кажется, приехавшим из Рима) и на четвертый день у него произошло буйное помешательство. Но вскоре он вылечился и продолжал работу».
Кстати, на одной из карточек Виталия Скалабана записано: «Болезнь Баранкевича. Припадок и горячка. 1925 г.» И номер архивного фонда, откуда «взят след».
Хождения по этапам
Баранкевич побывал и в меньшевиках, и в эсерах. О Сталине отзывался очень резко. Писал статьи, в которых высказывался против раскулачивания. Утверждал, что политика коммунистов приведет страну к краху.
Острого на язык лектора–марксиста арестовывали в 1923–м, 1924–м… В 1930–м как бывшего меньшевика выслали в Среднюю Азию, в Самарканд, сроком на три года. Вроде как помогла старшая дочь Нона, взявшаяся хлопотать, — и приговор отменили за недоказанностью.
Тогда это еще было можно.
В 1934–м, когда было совершено покушение на Кирова, Баранкевича предупредили: грядут чистки в партии! Семейство срочно переехало в Мурманск.
Эльфрида преподавала в музыкальной школе, Иван Михайлович стал учителем истории.
1938–й год. Родилась дочь Наталья. И погиб младший сын, случайно попав между буферами поезда. Баранкевича забирают в психбольницу. Дочь Сильва вспоминает, что на свидании он рассказывал, как его «травят газами и бьют».
Выпустили… Чтобы арестовать по обвинению в шпионаже.
На этот раз выпускать не собирались никого. Жену и детей арестованного посадили в теплушку и выслали в Сибирь, в деревню Егоровка Алтайского края.
«Жили мы ужасно. Наш дом был без крыши, постелили доски и накидали сена».
Эльфрида Баранкевич совершенно не была приспособлена к подобным условиям. Семья голодала. В 1942–м Эльфрида по своей неистребимой наивности, со штампом в паспорте о невыезде отправилась в ближайший город, к районному начальству, просить работу.
Немку, жену «врага народа» арестовали. Вначале грозило полтора года за то, что самовольно оставила место поселения. Затем добавили еще — в те времена было нетрудно найти вину. Как гласит скупая строчка анкеты, «Осуждена Алтайским краевым судом (г. Барнаул) 27.11 1942 г. по ст. 58–10 УК РСФСР сроком на 10 лет».
Забрали и старшего сына, Аполлона Баранкевича. Средний, Юлий, убежал на фронт.
Маленькой Наташе, когда мать арестовали, было два года. Двенадцатилетняя Сильва взяла ее на руки и пошла за двадцать пять километров в село Локоть, в детский дом. Девочек приняли. Но разлучили.
Наталья Ивановна вспоминает тот ад: «13 лет по детским домам, где мне твердили: «Дочь «врага народа», где от нервных стрессов был паралич ног, где все детство прошло в унижениях… Я была как гадкий утенок, с головы до ног покрыта коростой и больше 2 шагов делать не могла».
Тем не менее девочки выжили — их спас наследственный талант. У Натальи оказался абсолютный слух и хороший голос, Сильва прекрасно играла на аккордеоне. Сильву взяли в Барнаульское музыкальное училище, в специальный детдом для талантливых детей «врагов народа». Она забрала туда сестру. Как–то, по воспоминаниям Натальи, в детдоме ее навестил брат Юлий, раненый на фронте. Это был последний раз, когда его видели.
Эльфрида отсидела весь срок. Все же добрые люди — они не слабые, они на самом деле самые сильные… «У мамы никогда не лились слезы. Она, наверное, их выплакала раньше, перед расстрелом в одиночке. Ей «повезло», расстрел заменили 10 годами».
Вышла в 1952 году, и ей разрешили забрать Наталью, которая ее совсем не помнила и целый год не могла назвать мамой.
«У меня платье да сандалии, у мамы фуфайка да валенки».
Эльфрида начала разыскивать сыновей:
«Начальнику 9 отдела МВД от гр. Баранкевич Эльфриды Иосифовны. Т. начальник! Во–первых, я хочу поблагодарить от всего материнского сердца за вашу заботу, я нашла одного сына благодаря Вам. Теперь у меня еще одна просьба, помогите мне найти еще одного сына, которого я потеряла с 40 года. Последнее время я знала, что он находился в Локтевском р-не.
Юлий Иванович Баранкевич 1924 года рождения. Национальность белорус. Очень прошу Вас помочь мне еще раз. 7/I —54»
Юлий так и пропал.
Строптивый заключенный
Конечно, Ивана Баранкевича жена также упорно разыскивала.
Подробности о его судьбе — в переписке МВД.
Вот послание директору 1–й психиатрической больницы г.Новгорода из Ленинградской прокуратуры:
«С февраля месяца 1940 года у Вас на излечении находился з/к Баранкевич Иван Михайлович по поводу психиатрического заболевания.
В настоящее время Баранкевич И.М. содержится в Ленинградской пересыльной тюрьме (…) и объявил голодовку в связи с тем, что написанное им заявление на имя Прокурора Союза ССР Вами перехвачено и по адресу не направлено.
Прошу срочно сообщить мне, действительно ли Баранкевич Иван Михайлович писал заявление и куда оно было направлено».
Подпись — начальник отдела прокуратуры по надзору за местами заключения Александровский.
Далее — письмо того же Александровского прокурору Мурманской области:
«Баранкевич уже 34 дня голодает, не желая следовать этапом на Мурманск (…).
Баранкевич заявил следующее: а) что якобы Тройка его осудила к ВМН (расстрелу), б) что вся его семья (жена, дети) так же заключены под стражу и растерзаны, в) что только он прибудет в Мурманск, тоже будет растерзан».
А вот написанная неровным почерком записка начальнику 2–й пересыльной тюрьмы г. Ленинграда:
«Возвращаю хлебную «пайку» — я несу полную голодовку 5–й день (4 дня в Новгородской тюрьме). Причину голодовки объясню Вам лично, при вызове меня (…).
7/VIII 40 г. И.Баранкевич»
Тогда Иван Михайлович не умер.
Это случится спустя два года.
Неразборчиво заполненный акт от 27 июня 1942 года, без порядкового номера.
«Мы, нижеподписавшиеся, дежурный по лагерю Семенов, мед. сестра Сорокоумова Н.И., комендант Медведев составили настоящий акт в том, что труп умершего 26 июня 1942 года з/к Баранкевича И.М. 54 лет погребен сего числа в кладбище (неразборчиво). Труп опущен в яму 1,5 метра глубиною, 1 метр шириною, 2 метра длиною головой на восток. У могилы поставлен столб с надписью 24в.»
В другом акте значится причина смерти заключенного: туберкулез легких.
1.05.53 г. начальнику Локтевского РО МВД Алтайского края с. Локоть было отправлено послание, что на запрос гр. Баранкевич Эльфриды И. по вопросу о розыске Баранкевича Ивана Михайловича следует ответить, что он умер.
Эпилог
Когда–то блиставшая в Вене юная певица Эльфрида умерла в возрасте 78 лет в городке Анжеро–Судженск Кемеровской области.
Наталья Ивановна пишет: «Об отце она рассказывала мало, а я не решалась спрашивать. Наверное, мама боялась расспросов меня в милиции, куда мы ходили еженедельно отмечаться. Однажды она мне сказала: «Запомни дочка, твой отец был большая умница, писатель, редчайших способностей человек, что бы о нем ни говорили, не верь». Так я и говорила своим сыновьям, их у меня двое (…). На зло судьбе мы выжили в этом мире. Мы — это я, старшая сестра Нона, средняя сестра Сильва, старший брат Аполлон. Многие годы мама искала нас всех. По–разному сложились наши судьбы, но все мы выучились, создали семьи, воспитали честных, добрых детей».
И еще подробность: «Из рассказов сестры знаю, что отец всю свою жизнь писал роман «Корочка». Отрывки из него он читал друзьям еще в Ленинграде. Огромную толстую тетрадь мама возила с собой. Когда ее забрали с Аполлоном, все осталось в деревне. В 1953 году Сильва ездила туда. Нашла хозяйку дома, где мы жили. Всю зиму 1941 года она топила печь нашими книгами, нотами и сожгла рукопись».
Ивана Михайловича Баранкевича реабилитировали полностью за отсутствием состава преступления.
Вот такая история из архива Виталия Скалабана… И не последняя.
Людмила Рублевская
В статье использованы материалы Белорусского государственного архива–музея литературы и искусства.
Рублевская, Л. Певица и денщик : [из архива Виталия Скалабана] : [О судьбе писателя Ивана Баранкевича] / Людмила Рублевская // Советская Белоруссия. – 2017. – № 157. – 17 августа. – С. 12-13.
Странники и изгнанники
И вот мы снова — в фонде № 500 Белорусского государственного архива–музея литературы и искусства. Со страниц документов слышатся голоса самых разных личностей. Поэт и революционер Фабиан Шантырь, искусствовед Антон Усс, архивист Михаил Мелешко, агроном Сергей Скондряков, академик Владимир Пичета…
История о запрещенных магнатах
Помню, как о первом ректоре БГУ, историке Владимире Пичете, Виталий Владимирович говорил: вот же уникальная персона — его единственного арестовали по обвинению одновременно в буржуазном национализме и великодержавном шовинизме.
Тогда, в 1930–м, Пичета был осужден и выслан в Вятку. Но это не последняя стычка академика с властью. В архиве хранится статья Виталия Скалабана «Его идейно отталкивают от Белоруссии…», где приводится интересный документ. В 1943–м вместо Пичеты руководителем темы «История Белоруссии 1861 — 1914 гг.» был назначен вице–президент АН БССР Якуб Колас, на что последовал резкий протест историка:
«Я не знаю, кто ее (тему. — Л.Р.) будет разрабатывать, т.к. здесь надо производить исследования, а специалистов по истории Белоруссии вообще нет… При таком отношении ко мне я предпочту совсем уйти из Академии… Что же касается тома 1 «Истории Белоруссии», то довожу до сведения Президиума, что я никому не позволю использовать этот мой труд. Я принимаю во внимание все политические значения, но в научном отношении я являюсь специалистом по истории БССР и считаю других лиц мало компетентными. Поэтому я не нуждаюсь в чьей бы то ни было редакции».
Довольно резко для недавнего ссыльного, правда?
К статье прилагается выдержка из выступления П.К.Пономаренко на заседании Бюро ЦК КП(б) Белоруссии 28 октября 1946 года. Это выступление дает ответ на вопрос, почему белорусы почти не знают своей истории, почему в нашей литературе до появления Владимира Короткевича практически не сделано того, что в других появилось еще во времена романтизма, и до сих пор многие убеждены, что наше прошлое — одни мужики в лаптях, никаких мушкетеров и гардемаринов. Пономаренко укоряет Пичету за мнение, будто белорусский народ получил государственность не после Великой Октябрьской революции, но и в Великом Княжестве Литовском белорусские земли сохранили внутреннюю автономию, а после революции «восстановили суверенность и государственность». В вину вменялось, что историк называл Виленскую иезуитскую академию, образованную королем Стефаном Баторием, центром высшего образования на белорусских землях, говорил о гуманистической среде при дворах магнатов Григория Ходкевича, Николая Радзивилла, Льва Сапеги. А писатель Михась Климкович под влиянием работ Пичеты написал крамольную пьесу «Адплата», главными героями которой являются Радзивиллы, а крестьянин мечтает, чтобы «свае цары былi б у нас, свая дзяржава, на нейкую палёгку спадзяваўся б чалавек». И уж, конечно, не следовало даже упоминать о многочисленных войнах ВКЛ с Московией.
Пичета, сын серба, ректора Витебской духовной семинарии, и украинки, получивший академическое образование еще до революции, разделил бы участь своих коллег, повторно арестованных, замученных в лагерях. Но Советский Союз посетил министр иностранных дел Чехословакии Эдвард Бенеш. И на вопрос Сталина, с кем бы хотел пообщаться, ответил: «Я хотел бы встретиться с известным ученым славистом, профессором Пичетой, а то у нас в Чехословакии ходят слухи, что он арестован и его даже нет в живых». Тогда по приказу Сталина опального ученого доставили из Вятки в Москву, приодели, подбодрили… После визита Бенеша историка освободили. И, видимо, боялись трогать во избежание международного скандала. Даже Пономаренко в докладе все время подчеркивает, что нельзя отрицать заслуги историка перед наукой.
Впрочем, спустя год после этого доклада Владимир Пичета умер.
История о недолеченном горле
В 2008 году Виталий Скалабан выступал на вечере памяти Соломона Михоэлса, где демонстрировался фильм по его сценарию серии «Открытый архив» «В ночь на 13 января», о гибели артиста. Тогда Скалабан сообщил, что собирает материалы для документального фильма, посвященного Михоэлсу и Купале, и что нашел документы за 1927 год о выделении Совнаркомом БССР валюты для лечения Михоэлса в Германии. Причину такого решения Виталий Владимирович усматривал в том, что ГосЕТ (еврейский театр) планировалось сделать филиалом Первого белорусского драматического театра, нынешнего Купаловского.
И вот передо мной упомянутые документы (орфография оригиналов. — Л.Р.).
14 марта 1927 г. Письмо Предсовнаркому БССР И.Адамовичу от директора ГосЕТа А.Грановского:
«Артист вверенного мне театра, заслуженный артист С.М.Михоэлс (Вовси) проработал 8 лет, в течение которых он пользовался отпуском 1 раз.
Чрезмерная работа привела С.М.Михоэлса в состояние почти полной потери трудоспособности (потеря голоса, изнурение, болезнь нервов и т.п.), при чем состояние голосовых связок угрожает потерей голоса навсегда.
Принимая во внимание исключительные заслуги тов. Михоэлса перед советским театром и в частности перед Московским государственным еврейским театром — Академическим театром БССР, я ходатайствую о предоставлении возможности т. Михоэлсу поехать лечиться заграницу на 2 месяца с 15 мая по 15 июля. Все необходимые документы приложены к cему».
На письме резолюция — распоряжение наркому просвещения Балицкому «Пашлi Мiхоэласа (так в документе. — Л.Р.) за межы на лячэнне». Рукой Скалабана пометка: «Не зарегистрировано. Какие документы приложены?»
24 марта в ГосЕТ послан запрос, куда отправить Михоэлса и какие средства необходимы. Вот ответ от 28 марта 1927 г.:
«Настоящим сообщаем, что артисту Михоэлсу необходимо поехать в Берлин для консультации, а затем в Рейхенгат для прохождения курса лечения. На означенную поездку необходимо затратить 750 долларов».
31 марта в руководство делами Совета Народных Комиссаров БССР подается записка:
«Артысты Мiхаэлс для лячэньня мяркуе ехаць у Бэрлiн i Рэйхенгал (так в документе. — Л.Р.) (Нямеччына). На паказаную паездку яму патрэбна 1450 р. (каля 750 даляраў)».
6 апреля 1927 г. Михоэлсу выдается удостоверение совета профессоров при санитарном управлении Кремля, что он действительно страдает хроническим (обострившимся) катаром верхних дыхательных путей. Приписано: «и нуждается в специальном лечении ингаляциями в Райгенгале (так в документе. — Л.Р.) (заграницей)».
Понятно, что приписку попросил сделать Михоэлс.
Бюрократия бессмертна, и разбираться в бумажках, сопоставляя даты, нелегко. 5 апреля врач — консультант государственных театров выписывает Михоэлсу очередную справку, что тот нуждается в лечении за границей. 7 апреля артисту подготовили удостоверение, что он командируется Народным комиссариатом просвещения БССР для лечения в Германию. А 17 апреля зарегистрировано письмо Михоэлса в тот же белорусский Наркомпрос, с той же просьбой:
«В течение 8 лет мне приходилось работать вне всякой нормы с загрузкой до 200 спектаклей и 300 репетиций в сезон. Как результат такой работы, я почти совершенно лишился голоса и без радикального лечения голосовых связок лишен возможности продолжить свою сценическую работу».
Вот вам отсутствие мобильных телефонов и интернета! Пока одна справка дойдет, навстречу другая пришла. 18 апреля в ГосЕТ отправляется послание:
«Настоящим сообщается, что постановлением Совета Народных Комиссаров Б.С.С.Р. от 2 апреля 1927 года артисту Московского Государственного Еврейского Театра Михоэлсу на лечение за границей ассигновано 1500 рублей, каковая сумма в ближайшее время будет переведена ему Народным Комиссариатом Финансов БССР».
Поехал ли Михоэлс на лечение? Давайте посмотрим, что происходит в его жизни в 1927–м. Артист блистает в главной роли в спектакле «Труадек» Жюля Ромена. Вот отрывок из книги Матвея Гейзера «Михоэлс»: «Поздней февральской ночью 1927 года, после оваций «Труадеку», уставшие и счастливые актеры, по предложению Михоэлса, собрались в фойе театра.
Михоэлс в костюме Труадека читал актерам прекрасное творение, неведомое до сих пор многим из них, да и самому Грановскому».
Это была книга Менделя Мойхер–Сфорима «Путешествие Вениамина Третьего». Премьера по ней состоялась 20 апреля.
Именно этот спектакль и игра Михоэлса потрясли зарубежных гостей, приехавших на празднование 10–й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. И в следующем году Михоэлс вместе с театром с 25 марта по 1 октября отправляется на гастроли, в ту же Германию. Затем директор Грановский отказывается возвращаться, и Михоэлсу приходится взять на себя руководство театром.
Любопытно, что в тот же период, который Михоэлс выговаривал себе для поездки в Германию, 5 июля 1927 года «Вечерняя Москва» сообщала своим читателям: «Директор М.Г.Е.Т. А.М.Грановский поехал за границу.
А.М.Грановский посетит Берлин, Прагу, Франкфурт, Вену и другие города.
Поездка эта связана с предстоящими весной будущего года гастролями театра в Германии, Чехословакии и Австрии».
Было ли такое совпадение случайностью?
Да, еще в 1927–м у Михоэлса родилась дочь Нина… А в 1948 году по личному приказу Сталина Абакумов и Цанава в Минске убили Михоэлса. Но эта другая история…
Согласитесь, не слишком вписывается в эту бурную картину видение человека, почти лишенного голоса.
Но по воспоминаниям дочерей, он именно таков и был: даже скованный болезнью, находил силы выйти на сцену. Во время приступов радикулита отказывался от новокаиновой блокады, предпочитая радикальное специфическое лечение знакомого доктора — прижигание раскаленным железом.
Каковы же подробности лечебного тура? В очередной раз остается пожалеть, что Виталий Скалабан так рано ушел из жизни, не раскрутив до конца многие сюжеты.
Людмила Рублевская
Рублевская, Л. Странники и изгнанники : [из архива Виталия Скалабана] / Людмила Рублевская // Советская Белоруссия. – 2017. – № 198. – 13 октября. – С. 14.
О Буре, Граните и Танке
Неизвестный Максим Танк: находки к юбилею
Как обычно, во время юбилеев классиков вдруг выясняется, что мы многого о них не знаем, и даже то, что знаем, не всегда соответствует истине. Что ж, как говорил мастер антиутопий Джордж Оруэлл, абсолютно белое, как и абсолютно черное, кажется каким–то дефектом зрения. Поэтому не стоит возмущаться, если о классике всплывают некие не сочетающиеся с бронзой подробности. Максим Танк — фигура серьезная в современной литературе. Один псевдоним чего стоит — Танк! Впрочем, когда–то он хотел взять себе псевдоним Буря… Потом подписывался А.Гранит. Первое стихотворение, напечатанное под псевдонимом Танк, было тоже достаточно «тяжеловесным»: «Заштрайкавалi гiганты–комiны».
В этом году Максиму Танку исполнилось бы 95 лет. Изданы очередные тома собрания сочинений, проведены Танковские чтения, проходят вечера памяти… У архивистов же свои сюрпризы ко дню рождения классика.
Найденная «Буря»
Если вы откроете справочник «Беларускiя пiсьменнiкi», изданный десять с лишним лет назад, то в статье о Максиме Танке прочитаете о том, что во время войны пропали рукописи его очередного сборника и сценария художественного фильма «Бура над Нараччу». Эту версию повторяли вплоть до недавнего времени.
Максим Танк после войны очень хотел найти упомянутый сценарий. Он был ему особенно дорог. Ведь Нарочанский край — это родина поэта, и, вероятно, прототипами героев сценария были люди, хорошо ему знакомые. В основу сценария положена поэма Максима Танка «Нарач», написанная в 1937 году. Микола Микулич, ученый секретарь Института литературы, вспоминает, что Танк раз десять рассказывал ему об этом сценарии…
К сожалению, при жизни классика он так и не был найден. Но вот благодаря сотрудникам Национального архива Беларуси, которые переработали старые описи документов ЦК Компартии Белоруссии и издали их отдельным томом, сценарий стал доступным. Почему же его так долго не могли найти? Видимо, дело в том, что он проходил в описях просто под названием «Буря над Нарочью». Если бы было упомянуто имя автора, то, разумеется, кто–то давно обратил бы внимание на это дело.
Итак, вот оно, пережившее военное лихолетье и шестьдесят семь лет забвения «Дело № 262» из связки № 32, описи № 27, фонда № 4, датированное 1940 годом…
29 листов литературного сценария художественного фильма для киностудии «Советская Беларусь».
«В даль легла широкая дорога.
На дороге путевой столб. На нем белый польский орел и надпись: «Дорога к озеру Нарочь».
На дорогу наплывает волна. Потом другая, третья.
Волны накатывают на пустынный берег.
Озеро бурно и неприветливо. Низко нависли тяжелые тучи. Волны с грохотом разбиваются о берег.
На берегу развешен на сушилах огромный невод.
Ветер раскачивает его.
Мчится по бескрайнему озерному простору.
По стылой тяжелой воде медленно плывут отдельные льдинки. Потом широкие ледяные поля.
Озеро — сколько хватает глаз — бело и пустынно.
Одиноко тукает чья–то пешня.
На огромном ледяном поле одинокая фигура человека.
Рыбак рубит пешней прорубь.
Остановился. Отер рукавом пот. Обернулся.
Суровое, выдубленное ветром и солнцем бурое лицо. Сильное ширококостное тело.
Он застыл в отдыхе — крупный, сильный, неподвижный (с) поблескивающей пешней. Каменное темнолицее изваяние, царящее над молчаливой ледяной пустыней».
Не правда ли, живописно? Как раз в стилистике довоенных фильмов с «ширококостными» героями. Любопытно, что в рукописи слово «пешня», то есть острый инструмент для разбития льда, везде изначально напечатано с ошибкой — «пашня», и исправлено, видимо, самим автором. Похоже, машинистка просто не знала о существовании пешни.
А далее, после столь впечатляющего пейзажа, идет рассказ о борьбе трудового рыбацкого населения Нарочи с польскими панами–угнетателями. Здесь есть и бессовестный пан Яблонский, объявляющий Нарочь своим владением, тем лишая рыбаков средств пропитания. И молодая рыбацкая пара — Иван и Татьяна. И преданный эксплуататорам солтыс Тетеря. И мужественный предводитель народного восстания за возвращение озера бывший солдат Григорий, брат рыбака Ивана.
Максим Танк использует старую легенду, связанную с озером, — о двух влюбленных, бежавших от злобного пана. Как и в легенде, в сценарии жених Татьяны Иван, раненый, обессилевший, тонет на ее глазах в бурных волнах, не доплыв до лодки невесты.
После чего население дает бой жандармам, прислужники режима убегают…
«Григорий, сжимая в руках винтовку, оглядел бурые, мужественные лица рыбаков, стеной стоящих за его плечами.
Сурово:
— Нет, дело не кончено. Братцы, дело только начинается. Но если дружно стоять будем…
Тряхнул винтовкой, с силой.
— КОНЧИМ».
Что ж, на сегодняшний день, возможно, этот сценарий покажется несколько наивным, устаревшим… Но все же здорово, что он нашелся и творческое наследие классика стало более полным. Тем более, согласитесь, для фильма предлагался непривычный образ простых белорусов — не мужики, «паны сахi i касы», а рыбаки, люди суровой, романтической профессии, отнюдь не забитые, живущие опять–таки не в стереотипных для народнической литературы белорусских пейзажах — «гразь, балота ды пясок», а на берегу прекрасного озера, которое может быть и устрашающим, и приветливым.
Утерянные соавторы
С авторством стихотворений Максима Танка также происходили любопытные казусы. Об одном «СБ» уже писала — когда Михась Лыньков во время войны попросил Пимена Панченко и Максима Танка перевести русский перевод стихотворения Янки Купалы «Беларускiм партызанам» назад на белорусский язык, потому что не было возможности найти напечатанный в газете «Красная звезда» белорусскоязычный оригинал. И «обратный перевод», опубликованный 7 октября 1941 года в газете «За Савецкую Беларусь», долгое время принимался за этот оригинал. Любопытная история произошла и со стихотворением «З тваiм iмем у сэрцы. Таварышу Сталiну», посвященном Сами–Знаете–Кому.
Стихотворение это было опубликовано в журнале «Полымя рэвалюцыi», в №№ 9 — 10 за 1940 год, и представляет собой фактически «письмо народа Западной Белоруссии товарищу Сталину», то есть рассказ о горестной жизни под панской Польшей и радость по поводу присоединения к советской стране.
Стихотворение очень объемное, почти девяносто строф.
Мы збiралiся даўна, бацька родны, любiмы,
Сказ прынесцi табе ў залатую пару.
Пра наш край, як у цемры–нядолi жылi мы,
Як з усходу чакалi сваю долю–зару…
…Прадавала народ «Беларуская рада» —
Рознай масцi нацдэмы i плоймы шпiкоў, —
Прадавалi за злоты, ашуканствам i здрадай,
Пакуль воўчых мы iм не скрышылi клыкоў.
…Зналi мы, што пад светам рубiнавых зораў,
Як скала непарушны — Савецкi Саюз,
Што ты, бацька наш Сталiн, бачыш нашае гора,
Возьмеш наша жыццё пад ахову тваю.
В собрание сочинений Танка это произведение вошло только под его авторством. На самом деле Танк — не единоличный автор этого столь глобального поэтически–идеологического опуса. Написание таких произведений, вроде знаменитого стихотворного письма «Вялiкаму Сталiну ад беларускага народа», поручалось проверенному коллективу. То, что к работе над стихотворением привлекли Танка, — понятно, он был представителем Западной Белоруссии, в панской Польше находился в коммунистическом подполье, работал инструктором ЦК комсомола Западной Белоруссии. Отсидел в виленской тюрьме — Лукишках… Когда министр культуры Скульский заявил, что через десять лет в Польше со свечкой не найдут ни одного белоруса, молодой Танк написал стихотворную отповедь:
Калi няма на свеце маёй мовы,
Майго народа i мяне самога, —
Дык для каго будуеце, панове,
Канцлагеры, катоўнi i астрогi?
Нельзя сказать, что судьба Максима Танка, выходца с капиталистического запада, и в советской стране складывалась безоблачно. По воспоминаниям сына Максима Танка отец тоже боялся репрессий. «Як жа, не баяўся?! У нас дома заўсёды стаяла катомка з сухарамi. Прыязджаў «варанок» — звычайна ў гадзiну цi дзве ночы — яго везлi «куды трэба»… з кiраўнiком ведамства пагуляць у бiльярд. У таго рука спакойная, моцна кiй трымае — а ў бацькi рукi дрыжаць… У працэсе гульнi нiбыта мiж iншым гучалi пытаннi: «Яўген Iванавiч, а што вы думаеце аб гэтым, аб тым…» Пагулялi — дзякуй — блiжэй да ранiцы адвязуць дадому. Вось такая час ад часу была муштроўка.
Аднойчы з–за даносаў лёс Максiма Танка быў вырашаны. Выратаваў Панамарэнка — бацьку i яшчэ некалькi чалавек (ён быў у добрых адносiнах са Сталiным)».
Характерное отношение к присоединенным «западникам» описано в дневнике Максима Танка за август 1941 года.
«[…] Прыйшоў Я.Купала. Вiдаць, зноў пiў з Емяльянавым. Нат дамоў не змог пайсцi. Мы саставiлi з П.Броўкам свае ложкi, i ён заначаваў у нас. Спаў ён неспакойна. Некалькi разоў будзiўся: «Якая гэта Ная (?) ляжыць ля мяне».
— Дзядзька Янка, гэта — я, Максiм.
— А, гэта — вызвалены брат…»
Итак, почему Максим Танк взялся за написание стихотворения «З тваiм iмем у сэрцы», понятно. Но, кроме Максима Танка, писали еще трое поэтов. А именно: Наталья Арсеньева, Михась Машара и Михась Климкович. Климкович, бывший председатель правления Союза писателей, видимо, должен был осуществлять «идеологическое руководство». Машара, как и Танк, участник подполья в Западной Белоруссии, тоже отсидел в Лукишках, был делегатом Народного собрания Западной Белоруссии. Арсеньева, жена польского офицера, приехала с территории Польши. Именно Максим Танк помог Наталье Арсеньевой в те годы устроиться на работу в вилейскую областную газету. Возможно, не без его помощи она получила возможность потрудиться над важным госзаказом. Но поэтессу, как жену польского офицера, отправили в ссылку в Казахстан. Написанные ею строки были подредактированы. И вместо нее в авторском коллективе появилось имя поэта Пилипа Пестрака, известного деятеля коммунистической партии Западной Белоруссии. Когда Наталья Арсеньева после сотрудничества с немцами на оккупированной территории уехала на Запад, ее работа над «сакральным текстом» не афишировалась.
Время шло, и тексты, где упоминался Сталин, были отправлены на самые далекие архивные полки. И, «всплыв» из забвения в качестве не художественного, разумеется, шедевра, а любопытного литературоведческого и исторического факта, стихотворение «З тваiм iмем у сэрцы» в собрании сочинений М.Танка потеряло соавторов.
Дан приказ ему… в «Полымя»
Что ж поделать — долгое время писатели сами не выбирали свои темы. Да и место работы тоже. Чуткое руководство партии и правительства было практически всепроникающим. Помните Бродского: «Если выпало в империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря…»
Система не предполагала независимости даже на маргиналиях. А что уж говорить о таком передовом фронте идеологической борьбы, как толстые литературные журналы!
И вот перед нами протокол заседания партийной группы правления Союза советских писателей БССР от 13 января 1948 года. На заседании присутствовали секретарь ЦК КП(б)Б М.Т.Иовчук, а также лица, чьи фотографии мы можем увидеть, полистав учебник по белорусской литературе ХХ века. Якуб Колас, Петро Глебка, Петрусь Бровка, Михась Лыньков, Михась Климкович, Степан Майхрович, Максим Танк, Илья Гурский, Кондрат Крапива, Аркадий Кулешов, Павел Ковалев, Иван Мележ, Пилип Пестрак.
«Слухалi: Инфармацыю тав. Iаўчука аб зацвержджаннi Бюро ЦК КП(б)Б ранейшай пастановы партгрупы Саюза аб арганiзацыi сакратарыята i вылучэннi ў якасцi галоўнага сакратара — тав. Броўкi П.У., сакратара па агульных пытаннях — тав. Кавалёва П.Н., сакратара па паэзii — тав. Куляшова А.А., сакратара па драматургii — тав. Крапiву К.К., сакратара па прозе — тав. Лынькова М.Ц.
Пастанавiлi: Прыняць да ведама i выканання пастанову ЦК КП(б)Б. Аформiць арганiзацыю сакратарыята i персанальныя прызначэннi праз паседжанне праўлення Саюза.
Слухалi: Аб рэспублiканскiм сходзе пiсьменнiкаў.
Пастанавiлi: З мэтай iнфармацыi шырокiх пiсьменнiцкiх мас аб вышэйпрынятым рашэннi склiкаць на 10 лютага г.г. рэспублiканскi сход пiсьменнiкаў з наступнай павесткай дня: 1. Iнфармацыя па арганiзацыйных пытаннях. 2. Аб вынiках развiцця беларускай лiтаратуры за 1947 год i задачах яе ў сувязi з 30–годдзем БССР: у галiне прозы — даклад т. Лынькова, у галiне паэзii — даклад т. Куляшова, у галiне драматургii — даклад т. Крапiвы, у галiне крытыкi i лiтаратуразнаўства — даклад т. Клiмковiча.
Слухалi: Заяву т. Броўкi аб неабходнасцi вызвалiць яго ад абавязкаў галоўнага рэдактара часопiса «Полымя» у сувязi з пераходам на работу ў праўленне.
Пастанавiлi: Згадзiцца з просьбай тав. Броўкi i прасiць ЦК КП(б)Б вызвалiць тав. Броўку П.У. ад абавязкаў галоўнага рэдактара часопiсу «Полымя» у сувязi з пераходам яго на iншую работу. У якасцi галоўнага рэдактара вылучыць тав. Максiма Танка (Скурко Яўгенiя Iванавiча) i прасiць ЦК КП(б)Б зацвердзiць яго кандыдатуру».
На должности редактора журнала «Полымя» Максим Танк проработал с 1948 по 1966 год. То есть достаточно долго. А потом так же, как его предшественник на должности редактора Петрусь Бровка, ушел на работу в правление Союза писателей. Хотя правильней было бы сказать — «был назначен».
В момент дат и юбилеев модно переосмыслять и разоблачать… У Максима Танка была пестрая, странная жизнь… Он прожил даже не одну, пожалуй, а несколько жизней. Вспоминая его официальные снимки, в чиновничьих костюмах с наградами, мы забываем, а иногда просто не знаем, что в юности он был совсем другим. Критик Сергей Дубовец по этому поводу высказался так: «Я сапраўды люблю Танка. Далiбог, не народнага паэта i не ганаровага грамадзянiна, не старшыню праўлення Саюзу пiсьменнiкаў i не Героя Сацыялiстычнай Працы. Мне сiмпатычны малады й таленавiты чалавек з вiленскай вулiцы Сняговай. Галодны, бедна апрануты, з адвечнаю грашоваю праблемаю. Апантаны левымi iдэямi, за якiя правёў больш за год у турме на Лукiшках. Закаханы ў горад Вiльню малады паэт, чые выступы збiраюць публiку ад гiмназiстак да генерала Жалiгоўскага».
В эпоху, когда почти невозможно было сохранить свой голос, Максиму Танку это удалось. Его философские верлибры, мудрая, тонкая поэзия до сих пор читаются, они остались независимы от эпохи. И это, пожалуй, самое главное.
Я спытаў чалавека,
Якi прайшоў праз агонь,
i воды,
i медныя трубы:
— Што самае цяжкае
На гэтым свеце?
i ён адказаў:
— Прайсцi праз вернасць.
Людмила РУБЛЕВСКАЯ
Виталь СКАЛАБАН
Рублевская, Л., Скалабан, В. О Буре, Граните и Танке : [Неизвестный Максим Танк: находки к юбилею] / Людмила Рублевская, Виталь Скалабан // Советская Белоруссия. – 2007. – 8 декабря. – С. 16-17.
Юбилей, которого не было
Хроника последних месяцев жизни Янки Купалы
“Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу”, – сказал Данте. Но кто точно знает меру отпущенного, чтобы судить о половине? Да и если шел по жизни достойно, с обращенной к солнцу головой, то почему следует праздновать пик бытия в лесу? Другое дело, что на определенном этапе жизни приходит пора оглянуться на прошлое, подвести итоги. А если сделано немало, то уже народ подводит итоги. Прилюдно. Почетно. С наградами и званиями.
В 1942 году народным поэтам Янке Купале и Якубу Коласу должно было стукнуть по 60 лет. Дядьке Янке – раньше, 7 июля. Дядьке Якубу – позже, 3 ноября. Оба песняра, ровесника, шли по жизни достойно, дружили домами-семьями и почти синхронно получали вначале читательское признание, потом награды. В 1925-м Купале присвоили звание народного, через год – Коласу. В 1935-м обоим выделили по автомобилю, в 1939-м – вручили ордена Ленина.
Связка поэтов никого не удивляла: в литературном созвездии они были равновеликими величинами, можно сказать, планетами среди звезд. Значит, и чествовать обоих должны были равно, одинаковой меркой. Даже в войну. Торжественно, назло врагу отмеченный юбилей трибунов превращается в этом случае из простого знака внимания в многоликий символ: мужества, патриотизма, непокоренной Родины.
Но, судя по архивным документам той поры, к юбилею одного из поэтов страна явно не готовилась.
14 февраля 1942 года секретарь ЦК КП(б) Белоруссии П.Калинин направляет секретарю ЦК ВКП(Б) Щербакову письмо о том, что Бюро ЦК приняло решение о созыве очередной сессии Белорусской академии наук для обсуждения назревших вопросов. Доклад по самому первому – “Белорусская интеллигенция в дни Отечественной войны” – должен сделать Я.Купала. Поэт, напомним, находится в эвакуации под Казанью.
Тремя днями спустя Бюро ЦК КП(б)Б постановляет слегка изменить порядок работы сессии, поставив доклад Купалы вторым вопросом. Срок созыва сессии называется конкретный – 10 марта 1942 года, место проведения – Казань.
19 февраля 1942 года в Татарскую АССР, поселок Печищи Верхнеуслонского района, на мельницу, где нашел приют поэт, летит телеграмма за подписью президента Белорусской академии наук К.Горева о предстоящей сессии и намеченном докладе Купалы. Через неделю сам секретарь ЦК КП(б)Б Т.Горбунов сообщает поэту о необходимости выступить на сессии, обещая выслать необходимые для доклада материалы.
Купала – да будет известно – с докладом 12 марта выступил. Т.е. выполнил поручение партии и правительства.
Дальше хронология событий выглядит так. 14 апреля 1942 года собирается очередное заседание ЦК КП(б)Б. Первым пунктом в повестке стоит вопрос (орфографию оригинала сохраняем. – Прим. авт.): “О проведении юбилея 60-летия со дня рождения Народного поэта БССР Якуба Коласа (Константин Михайлович Мицкевич)”. Чествование песняра партийцы намечают на ноябрь 1942 года, для чего решено создать комиссию под председательством Горбунова, куда рядовыми членами должны войти – обратим на это внимание – М.Лыньков как председатель Союза писателей БССР и Я.Купала как народный поэт Беларуси.
Про грядущий юбилей самого Купалы – ни слова.
27 мая 1942 года Горбунов направляет Ивану Доминиковичу дружеское письмо, сообщая, что купаловское стихотворение “Грабитель” выйдет в первом номере журнала “Славяне”, что “депутатские” и причитающиеся за звание народного деньги поэту пересланы. И в самом конце задает вопрос: “Находите ли Вы возможным по состоянию здоровья приехать в Москву в средине июня дней на 10 – 15?”
4 июня 1942 года в Казанский горком партии на имя Н.Грековой, которая являлась председателем Верховного Совета БССР, отправляется правительственная телеграмма с распоряжением: “Выезжайте вместе народным поэтом Белоруссии Янка Купала Москву Совнарком”. Подпись – предсовнаркома Белоруссии Былинский.
5 июня на бланке редакции газеты “Совецкая Беларусь” письмо Купале высылает сотрудник газеты Павел Ковалев. В лаконичных строках перечисляет новости: напечатали стихи поэта “Гiтлер лютуе” и “Хлопчык i летчык”, теперь готовятся к юбилею Якуба Коласа, “якi напэуна будзе праводзiцца у кастрычнiку”. А потому – “пажадана, каб i Вы некалькi радкоу цеплых прысвяцiлi яму”.
Будто сговорились с Горбуновым: ни единого намека о том, а кто ж Купале скажет на 60-летие добрые слова. Или их не предполагается говорить?
8 июня в Казанском горкоме партии поэту выписывают удостоверение за подписью Грековой, что “он действительно командируется Верховным Советом БССР в г. Москву с обратным возвращением в Казань”.
19 июня Совнарком БССР принимает постановление за номером 49 “Об единовременной выдаче денег народному поэту БССР Янке Купале” – 2 тысячи рублей. Так сказать, на командировочные расходы. Но уж точно не на юбилей.
20 июня этого же года садится за письмо “дарагому дзядзьку Янку” П.Глебка, находящийся на Калининском фронте в редакции газеты “За Савецкую Беларусь”. Далекий от литературных интриг Петр Федорович искренне сетует: “Надыходзiць дата, пра якую нiхто з нас не мае права забыцца i дзеля якой трэба i легка дараваць усе свае дрэнные крыуды. Я маю на увазе Ваш дзень нараджэння, калi Вам стукне нi мала, нi многа, а роуна шэсцьдзесят год. Абдымаю Вас, дарагi i мiлы Iван Дамiнiкавiч, i жадаю здароуя, шчасця i весялосцi. У нашай газеце мы мяркуем адзначыць гэту дату з усей нашай шчырасцю, з якой мы за›седы ставiлiся да Вас i ставiмся. Добра было б, калi б Вы падаслалi нам да гэтага дня верш, альбо хоць некалькi слоу. Наша газета цалкам iдзе да партызан i да насельнiцтва акупiраванай Беларусi, i як радасна было б з iм пачуць Ваша слова. Падумайце, дзядзька Янка, i няхай Вам пашле доля добрую i маладую Музу”.
На следующий день, 22 июня, Центральный Комитет Компартии (большевиков) Белоруссии принимает постановление о созыве пленума Союза советских писателей БССР в первой половине июля 1942 года. Вторым пунктом в нем стоит вопрос – “О литературной деятельности Янки Купалы и Якуба Коласа (Мицкевича)”, доклад по которому должен сделать Кондрат Крапива.
Увы, сам Иван Доминикович уже не дождется ни анализа своего творчества, ни юбилея. В роковой день 28 июня он упадет в пролет лестницы гостиницы “Москва”.
Что или кто толкнул его в бездну, не ясно до сих пор.
Но по крайней мере ясно то, что к юбилею поэта руководство явно не готовилось.
Возникает закономерный вопрос: почему?
Возможно, дело в том, что над Купалой в очередной раз сгустились тучи. И ему в очередной раз пришлось оправдываться.
В докладе Купалы на сессии Академии наук, материалы к которому поэту выслал сам Горбунов, есть такие строки: “Все, абсолютно все, что имело хоть малейшее отношение к истории культуры белорусского народа, немецкие выродки стремятся осквернить, разрушить… Говорят, что улицу, на которой я проживал в Минске, они назвали моим именем. Тоже, видите, “уважают” писателя. Но будьте вы прокляты, кровавые выродки, за такое “уважение”! Сначала вы послали сотни самолетов, сожгли окончательно эту улицу, бросили десятки бомб на мой дом, сожгли его вместе с моими рукописями, а теперь вы прикидываетесь сторонниками культуры. Такого надругательства над культурой еще не видел свет, и я, честный советский писатель, плюю в ваше противное кровавое рыло и всем сердцем своим желаю гибели вам, палачам белорусского народа, палачам белорусской культуры”.
Самые дотошные из исследователей, разумеется, задались вопросом: а действительно ли немцы переименовали улицу в честь Купалы.
Благодаря кропотливым розыскам историка Ивана Сацукевича недавно получен четкий ответ и на этот интригующий вопрос. Нет, немцы не переименовывали тогдашнюю Октябрьскую улицу, на которой жил поэт, в его честь, хотя согласно приказу начальника Минской полевой комендатуры обер-лейтенанта Шлегельхофера N 12 от 4 ноября 1941 года другие названия в Минске получили 135 из 350 улиц и площадей.
Возможно, свою роль по отношению к Купале сыграла роковая ошибка, которая неоднократно имела место в его судьбе. Фашисты переименовали улицу Толстого в улицу Луцкевича, имея в виду совсем другого белорусского деятеля. А кому-то могло показаться, что Луцкевич и Луцевич – одно и то же.
В пользу этой версии говорит и факт, ставший достоянием общественности в начале 90-х годов. 29 июня 1942 года, на следующий день после гибели Купалы, наркому внутренних дел СССР Берии поступило “совершенно секретное” сообщение, копии которого были направлены Сталину и Молотову. “28 июня в 22 часа 30 минут в гостинице “Москва” упал в лестничную клетку и разбился насмерть поэт Белоруссии Луцкевич Иван Доминикович.
Предварительным выяснением обстановки падения никаких данных, свидетельствующих о насильственной смерти или самоубийстве, не установлено.
Происшествию предшествовали следующие обстоятельства:
Примерно в 21 час Луцкевич был приглашен в комнату 1034 (10-й этаж той же гостиницы) к проживающему там председателю Союза советских писателей Белоруссии Лынькову, где присутствовал там же писатель Крапива, редактор газеты “Красноармейская правда” Миронов, сотрудник этой же газеты Харланов и зав. отделом редакции “Известия” Войтинская. Луцкевич пришел в нетрезвом виде и с присутствующими еще выпил несколько стопок шампанского. Примерно в 22 часа Войтинская и Крапива из номера ушли и минут через 10 после них вышел Луцкевич.
Момент и обстоятельства падения Луцкевича никто не видел. Можно предполагать, что упал он с 9-го этажа, так как начиная с 7-го этажа в лестничной клетке обнаружены отдельные капли крови”.
В этот же день первый секретарь ЦК КП(б)Б П.Пономаренко направляет сообщение Сталину о трагической гибели “в 22 часа 20 минут народного поэта Белоруссии Янки Купалы (Луцевича Ивана Доминиковича)”, прося разрешения похоронить поэта за счет государства и установить пенсии жене и матери покойного. На следующий день уже известный нам Горбунов просит 1-й отдел НКВД СССР впустить членов правительственной комиссии по организации похорон в опечатанный 414-й номер гостиницы “Москва”, где жил поэт, чтобы взять для покойника “белье, сорочку и галстук”. Заметим: и Пономаренко, и Горбунов называют песняра правильной фамилией.
А что же касается появления улицы Купалы в Минске, то здесь – особая история. Трудовые коллективы белорусской столицы еще до войны ходатайствовали о присвоении улице Садовой имени песняра, но 31 марта 1941 года Пономаренко красным карандашом вычеркнул пункт из проекта партийного постановления. Улица Янки Купалы появилась в Минске только в 1948 году.
Возможно, свою роль по отношению к Купале сыграла роковая ошибка, которая неоднократно имела место в его судьбе. Фашисты переименовали в оккупированном Минске улицу Толстого в улицу Луцкевича, имея в виду совсем другого белорусского деятеля. А кому-то могло показаться, что Луцкевич и Луцевич – одно и то же.
Людмила Селицкая
Виталий Скалабан
Селицкая, Л., Скалабан, В. Юбилей, которого не было // Советская Белоруссия. – 2004. – 31 января. – С. 26.
